Санин
Глава XXIV

XXIV

Вечер был темный и глухой. Над верхушками черных окаменелых деревьев тяжко клубились тучи и быстро, точно поспешая к невидимой цели, ползли от края и до края неба. В их зеленоватых просветах мелькали и скрывались бледные звезды. Вверху все было полно непрестанного зловещего движения, а внизу все притихло в напряженном ожидании.

И в этой тишине голоса спорящих людей казались чересчур резкими и крикливыми, точно визг маленьких раздраженных животных.

- Как бы то ни было, - неуклюже, как журавль, спотыкаясь длинными ногами, выкрикивал фон Дейц, - а христианство дало человечеству неизживаемое богатство как единственное полное и понятное гуманитарное учение!

- Ну да... - упрямо дергая головой и сердито глядя ему в спину, возражал идущий сзади Юрий, - но в борьбе с животными инстинктами христианство оказалось так же бессильно, как и все дру...

- Как "оказалось"! с возмущением вскрикнул фон Дейц. - Все будущее за христианством, и говорить о нем, как о чем-то конченом...

- У христианства нет будущего! - перебил Юрий, с беспричинной ненавистью всматриваясь в расплывающееся пятно офицерского кителя. - Если христианство не могло победить человечество в эпоху самого острого своего развития и бессильно попало в руки кучки мерзавцев, как орудие наглого обмана, то теперь, когда уже даже самое слово "христианство" стало пресным, странно и смешно ждать какого-то чуда... История не прощает: что раз сошло со сцены, то назад не придет!..

Деревянный тротуар чуть белел под ногами; под деревьями иногда не было видно ни зги и болезненно раздражала возможность стукнуться о тротуарный столбик, а голоса казались неестественными, потому что не видно было лиц.

- Христианство... сошло со сцены! - вскрикнул фон Дейц, и в голосе его прозвучало преувеличенное изумление и негодование.

- Конечно, сошло... - упрямо продолжал Юрий, - вы так поражаетесь, точно этого даже и допустить нельзя... Как сошел со сцены Моисеев закон, как умерли Будда и эллинские боги, так умер и Христос... Закон эволюции... Что вас так пугает в этом?.. Ведь вы же не верите в божественность его учения?

- Конечно, нет! - обиженно фыркнул фон Дейц, отвечая не столько вопросу, сколько обидному тону Юрия.

Так неужели же вы допускаете возможность создания человеком вечного закона?

"Идиот!" - подумал он в эту минуту о фон Дейце, и непоколебимая, очень приятная уверенность в том, что этот человек бесконечно глупее его, Юрия, и что ему никогда не понять того, что как Божий день ясно и просто для него самого, нелепо сплеталась в голове Юрия с раздраженным желанием во что бы то ни стало совершенно убедить и переспорить офицера.

- Допустим, что это и так... - волнуясь и тоже уже озлобляясь, возражал длинный офицер, - но христианство легло в основу будущего... оно не погибло, оно легло в почву, как всякое зерно, а свой плод даст...

- Я не о том говорю... - немного сбившись и оттого еще больше озлобляясь, ответил Юрий, - я хотел сказать...

- Нет, позвольте... - боясь упустить верх, с торжеством перебил фон Дейц, опять оглядываясь и сбиваясь с тротуара. Вы именно так сказали...

- Раз я говорю, что не так, то, значит, не так... Странно! - с острой злобой от мысли, что глупый фон Дейц хоть на одну минуту может допустить, что он умнее, оборвал Юрий. - Я хотел сказать...

- Ну, может быть... Простите, я не так понял! - со снисходительной усмешкой пожал узкими плечами фон Дейц, вовсе не скрывая, что поймал Юрия и что бы тот теперь ни говорил, все это будет уже запоздалыми отступлениями.

Юрий понял это и почувствовал такую злобу и оскорбление, что у него даже горло перехватило.

- Я вовсе не отрицаю огромной роли христианства...

красиво лежит в голове самого фон Дейца.

- Это вам кажется, что я противоречу, а на самом деле... напротив, я... моя мысль совершенно логична, и я не виноват, что вы... не желаете меня понять, - сбивчиво и страдая, совсем уже резко прокричал Юрий. - Я говорю и говорил, что христианство - пережеванный материал и что в нем, как таковом, уже нельзя и незачем ждать спасения...

- Ну да... но отрицаете ли вы благотворность влияния христианства... то есть того, что оно прямо ложится в фундамент... - торопливо ловя ускользающую на этом повороте разговора мысль, тоже повысил голос фон Дейц.

- Не отрицаю...

- А я отрицаю! - смешливо отозвался сзади Санин, все время шедший молча. Голос его был весел и спокоен и странно врезался в бурлящий, режущий юн спора.

Юрий замолчал. Его обидел этот спокойный голос и явная добродушная насмешка, в нем звучавшая, но он не нашелся, чем ответить. Ему почему-то всегда было неловко и как-то неудобно спорить с Саниным, точно все те слова, которыми он привык пользоваться, были совсем не теми, которые нужны для Санина. И всегда у Юрия было такое чувство, точно он брался повалить стену, стоя на скользком льду.

Но фон Дейц, споткнувшись и резко зазвенев шпорами, закричал высоким и злым голосом:

- Почему же это, позвольте вас спросить?

- Да так, - с неуловимым выражением ответил Санин.

- Как так!.. Если говорить такие вещи, так их надо доказать!..

- А зачем мне доказывать?..

- То есть как зачем!..

- Ничего мне не надо доказывать. Это мое убеждение, а вас убеждать у меня нет малейшего желания, да и не к чему.

- Если так рассуждать, - сдержанно проговорил Юрий, - то, пожалуй, надо похерить всю литературу?

- Нет, зачем же! отозвался Санин, - литература - дело большое и интересное. Литература!.. Литература истинная, как я ее понимаю, не полемизирует со случайно подвернувшимся лоботрясом, которому делать нечего и хочется убедить всех, что он очень умен... Она перестраивает всю жизнь, проходит в самую кровь человечества, из поколения в поколение. Если бы уничтожить литературу, жизнь потеряла бы много красок, полиняла бы...

Фон Дейц остановился, пропустил Юрия вперед и, поравнявшись с Саниным, спросил:

- Нет, пожалуйста... мне чрезвычайно интересна та мысль, которую вы затронули...

- Мысль у меня очень простая, - засмеялся Санин, - и если вам так хочется, я могу ее изложить. По-моему, христианство сыграло в жизни печальную роль... В то время, когда человечеству становилось уже совершенно невмоготу и уже немногого не хватало, чтобы все униженные и обездоленные взялись за ум и одним ударом опрокинули невозможно тяжелый и несправедливый порядок вещей, просто уничтожив все, что жило чужою кровью, как раз в это время явилось тихое, смиренномудрое, многообещающее христианство. Оно осудило борьбу, обещало внутреннее блаженство, навеяло сладкий сон, дало религию непротивления злу насилием, и, выражаясь коротко, выпустило весь пар!.. Те огромные характеры, которые вековой обидой воспитались для борьбы, пошли, идиоты идиотами, на арену, и с мужеством, достойным бесконечно лучшего применения, чуть не собственными руками содрали с себя кожу!.. Их врагам, конечно, ничего лучшего и не надо было!.. А теперь нужны опять столетия, нужно бесконечное унижение и угнетение, чтобы вновь раскачать возмущение... На человеческую личность, слишком неукротимую, чтобы стать рабом, надело христианство покаянную хламиду и скрыло под ней все краски свободного человеческого духа... Оно обмануло сильных, которые могли бы сейчас, сегодня же взять в руки свое счастье, и центр тяжести их жизни перенесло в будущее, в мечту о несуществующем, о том, чего из них не увидит никто... И вся красота жизни исчезла: погибла смелость, погибла свободная страсть, погибла красота, остался только долг и бессмысленная мечта о грядущем золотом веке... золотом для других, конечно!.. Да, христианство сыграло скверную роль, и имя Христа еще долго будет проклятием на человечестве!..

Фон Дейц внезапно остановился, и в темноте было видно, как поднялись и опустились его длинные руки.

- Ну, знаете! - странным голосом испуга и недоумения проговорил он.

И в душе Юрия возникло сложное чувство, как будто в словах Санина не было ничего особенного и как Санин, так и сам Юрий могли говорить все, что хотели и думали; но тень огромного страха перед Неведомым, страха, о существовании которого в своей душе Юрий забыл и не хотел думать, легла на остановившуюся мысль. Эту тайную боязнь Юрий почувствовал и оскорбился ею.

- Э! - махнул рукой Санин. - Под покровом христианства прежде всего облились кровью арены мученичества, а потом людей убивали, сажали в тюрьмы, в желтые дома... день за днем крови льется столько, что никакой мировой переворот не в состоянии сделать больше!.. И хуже всего то, что всякое улучшение своей жизни люди добывают по-прежнему кровью, революцией, анархией, а в основу своей жизни ставят все-таки гуманность и любовь к ближнему... Получается глупая трагедия, фальшь и ложь... ни рыба ни мясо!.. Я предпочел бы мировую катастрофу сейчас, чем тусклую и бессмысленно гиблую жизнь еще на две тысячи лет вперед!

Юрий помолчал. Странно было то, что мысль его остановилась не на смысле слова, а на самой личности Санина. Чрезвычайно обидна и даже вовсе не переносна показалась ему очевидная уверенность Санина.

- Скажите, пожалуйста, - вдруг проговорил он, сам не ожидая того и поддаваясь острому желанию уязвить Санина, почему вы всегда говорите таким тоном, точно поучаете малых ребят...

Фон Дейц удивился, сконфузился и что-то пробормотал, примирительно позвенев шпорами.

- Вот тебе и на! - досадливо произнес Санин. - Чего ж вы обозлились?

Юрий чувствовал, что говорит некстати, что надо остановиться, но глубоко засевшее раздражение и обнажившееся до самых нервов самолюбие подхватили его.

- Это, право, неприятный тон! - упрямым и угрожающим тоном ответил он.

- Это мой обычный тон, - со странным выражением досады и желания уколоть, сказал Санин.

- Он не всегда уместен, - продолжал Юрий, невольно повышая голос и делая его крикливым. - Я не знаю, откуда у нас этот апломб...

- Вероятно, от сознания, что я умнее вас, - уже спокойнее ответил Санин.

Весь вздрогнув от головы до ног, как натянувшаяся струна, Юрий мгновенно остановился.

- Послушайте! - зазвенел его голос, и хотя не видно было лица, почувствовалось, что он побледнел.

Голос Санина был так искренен и ласков, что как-то странно было продолжать кричать, и Юрий на минуту замолчал. Фон Дейц, очевидно страдая за него, молча звенел шпорами и затрудненно дышал.

- Но я не говорю вам этого... - пробормотал Юрий.

- И напрасно... Я вот слушал ваш спор, и в каждом слове у вас и явно, и обидно звучало то же самое... Дело только в форме. Я говорю то, что думаю, а вы говорите не то, что думаете... И это совсем не интересно. Если бы мы были искреннее, было бы гораздо занимательнее!

Фон Дейц вдруг визгливо засмеялся.

Юрий молчал. Злоба его улеглась, и стало даже как будто весело, но было неприятно, что он все-таки уступил и не хотел показать этого.

- Только это было бы чересчур просто! - переставая смеяться, важно заявил фон Дейц.

Фон Дейц пожал плечами и задумался.