Санин
Глава XII

XII

- Пойдем ко мне, в Бозе почившего помянем! - сказал Иванов Санину.

Санин молча кивнул головой.

Они зашли в магазин за водкой и закуской и пошли дальше, догоняя Юрия Сварожича, который, понурившись, медленно шел по бульвару.

Смерть Семенова произвела на Юрия смутное и тягостное впечатление, разобраться в котором казалось и необходимым и невозможным.

- Что ж, все это очень просто, - пытался Юрий провести в мозгу прямую и короткую линию, - человека не было раньше, чем он родился, и это не кажется ужасным и непонятным... человека не будет, когда он умрет, и это так же просто и понятно... Смерть, как полная остановка машины, вырабатывающей жизненную силу, вполне понятна, и в ней нет ужаса... Был когда-то мальчик Юра, который ходил в гимназию, разбивал носы врашм второклассникам и рубил крапиву, у него была своя особенная, удивительная, сложная и занимательная жизнь... Потом этот Юра умер, а вместо нею вот ходит и думает совсем другой человек, студент Юрий Сварожич. Если бы их свести вместе, то Юра не мог бы понять нынешнего Юрия и даже поэтому возненавидел бы его, как человека, который, чего доброю, сделается его репетитором и наделает ему кучу неприятностей!.. Значит, между ними пропасть, значит, мальчик Юра действительно умер... Умер Юра, умер я сам и даже не заметил этого до сих пор. Так совершилось. Это просто и естественно!.. Да... А то, что мы теряем, умирая? - что, в сущности говоря?.. В жизни, во всяком случае, больше дурного, чем радостного... Правда, радость все-таки есть и терять ее тяжело, но то облегчение от массы зла, которое приносит смерть, должно дать все-таки плюс. Да, это очень просто и ничуть не страшно! - с облегченным вздохом сказал вслух Юрий, но тотчас же мысленно перебил себя с острым ощущением тончайшей душевной боли: "Нет!.. То, что целый мир, живой, необычайно тонкий и сложный, в одно мгновение превращается в ничто, в бревно, в мерзлое полено... Это уже не перерождение мальчика Юры в Юрия Сварожича, а это нелепо и омерзительно противно, а потому ужасно и непонятно!.."

Тонкий, холодный налет покрыл лоб Юрия.

Он стал напрягать все силы своего мозга, чтобы понять то состояние, которое каждому человеку кажется невозможным пережить, но которое все-таки каждый переживает, как вот только что пережил Семенов.

"И он не умер от страху! - усмехаясь странности этой мысли, подумал Юрий. - Напротив, он еще издевался над нами, с этим попом, пением и слезами..."

Казалось, что есть тут какой-то один пункт, который, если понять вдруг, - осветит все. Но как будто глухая и неодолимая стена стояла между его душой и этим пунктом. Ум скользил по неуловимо гладкой поверхности, и в ту минуту, когда казалось, что смысл уже близок, мысль оказывалась опять внизу, на том же самом месте. И в какую бы сторону ни закидывалась сеть тончайших мыслей и представлений, в них неизменно попадали все те же плоские и до боли надоедавшие слова: ужасно и непонятно!.. Дальше мысль не шла и, очевидно, не могла идти.

Это было мучительно и ослабляло и мозг, и душу, и все тело. К сердцу подступала тоска, мысли делались вялы и бесцветны, голова болела и хотелось сесть тут же на бульваре и махнуть рукой на все, даже на самый факт жизни.

"Как мог Семенов смеяться, зная, что через несколько мгновений все будет кончено!.. Что он - герой?.. Нет, тут не в геройстве дело. Значит, смерть вовсе не так страшна, как я думаю?.."

В это время Иванов громко и неожиданно окликнул его.

- А, это вы! Куда? - вздрогнув, спросил Юрий.

- Поминать прах новопреставленного раба! - грубо и весело ответил Иванов. - Пойдемте с нами, что вы все в одиночку околачиваетесь!

Должно быть, потому, что Юрию было страшно и грустно, Санин и Иванов не показались ему такими неприятными, как всегда.

- Что ж, пойдемте! - согласился он, но сейчас же вспомнил свое превосходство над ними и сказал себе: "Ну что мне с ними делать? Водку пить, пошлости говорить?"

Он уже хотел заставить себя отказаться, но все существо его инстинктивно воспротивилось одиночеству, и Юрий пошел.

Иванов и Санин молчали, и так, молча, дошли они до самого дома Иванова.

Было уже совсем темно, и у калитки, на лавочке, неопределенно мерещилась фигура человека с толстой крючковатой палкой.

- А, дядько, Петр Ильич! - радостно закричал Иванов.

Юрий вспомнил, что дядя Иванова был старый, пьянственный певчий соборного хора. У него были седые усы, как у николаевского солдата, и от его затасканной черной тужурки всегда скверно пахло.

- Буб-бу! - слабым ударом в бочку отдал я по голос, когда Иванов познакомил его с Юрием.

Юрий неловко подал ему руку и не знал, что сказать и как держать себя с таким человеком. Но он сейчас же вспомнил, что для Юрия Сварожича должны быть одинаковы все люди, и пошел рядом со старым певчим, старательно уступая ему дорогу.

Иванов жил в комнате больше похожей на чулан, чем на жилье, так много было в ней пыли, хламу и беспорядка. Но когда хозяин зажег лампу, Юрий увидел, что все стены увешаны гравюрами с картин Васнецова, а кучи хламу оказались грудами книг.

Юрию все еще было как-то неловко, и, чтобы скрыть это, он стал внимательно рассматривать гравюры.

- Любите Васнецова? - спросил Иванов и, не слушая ответа, ушел за посудой.

Санин сказал Петру Ильичу, что умер Семенов.

- Царство небесное, - опять загудело в бочке и, помолчав, Петр Ильич прибавил:

- Ну что ж... и хорошо. Все, значит, исполнено.

Юрий задумчиво посмотрел на него и вдруг почувствовал симпатию к старому певчему.

Пришел Иванов и принес хлеба, соленых огурцов на тарелке и рюмки. Расставив все это на столе, покрытом газетной бумагой, он взял бутылку и коротким, почти незаметным движением выбил пробку, не пролив ни одной капли.

- Ловко! - похвалил Петр Ильич.

- Сейчас видно, который человек понимающий! - самодовольно пошутил Иванов, разливая по рюмкам зеленовато-белую жидкость.

- Ну, господа, - беря свою рюмку и возвышая голос, заговорил он, - за упокой души и все прочее!

Стали закусывать, потом выпили еще и еще. Мало говорили, больше пили. В маленькой комнате скоро стало жарко и душно. Петр Ильич закурил папиросу, и сразу затянуло все синими полосами дурного табачного дыму. От выпитой водки, от дыму и жары у Юрия стала кружиться голова. Он опять вспомнил Семенова

- Скверная штука смерть!

- Почему? - спросил Петр Ильич - Смерть?. О-о!.. Но это... Это необходимо!.. Смерть!.. А если бы жить вечно?.. О-о!.. Вы остерегайтесь так говорить... Вечная жизнь!.. Что такое?!

Юрий вдруг подумал, что если бы он жил вечно... Ему представилась какая-то бесконечно серая полоса, томительно и бесцельно разворачивающаяся в пустоте, как будто с одного вала наматываясь на другой. Всякое представление о красках, звуках, о глубине и полноте переживаний как-то стиралось и бледнело, сливаясь в одну серую муть, текущую без русла и движения. Это уже не было жизнью, это была та же смерть. Юрию стало положительно страшно.

- Да, конечно... - пробормотал он.

- А на вас, как видно, большое впечатление произвело, - заметил Иванов.

- А на кого же это не произведет впечатления? - вместо ответа спросил Юрий.

В комнате становилось уже невыносимо душно. Юрий машинально наблюдал, как водка, блестя на свету лампы, переливалась в тонкие красные губы Иванова, и чувствовал, что все вокруг начинает тихо кружиться и расплываться.

- А-а-а-а-а... - запело у него в ушах тоненьким таинственно-печальным голоском.

- Нет, страшная штука смерть! - сам того не замечая, повторил он, как будто отвечая этому таинственному голоску

- Чересчур вы нервничаете! - пренебрежительно отозвался Иванов.

- А вы на это не способны! - машинально спросил Юрий.

- Я?.. Ну н-нет!.. Помирать мне, конечно, неохота: это пустое дело и жить не в пример веселее... но ежели уж смерть, так что ж, помру в одночасье и без всяких антимоний.

- Не умирал ты и не знаешь, - улыбнулся Санин.

- И то правда! засмеялся Иванов.

- Все это слыхано, - вдруг с тоскливым озлоблением заговорил Юрии, - говорить можно все, а все-таки смерть остается смертью!.. Она ужасна сама по себе, и человеку, который... ну, отдает себе отчет в своей жизни, этот неизбежный насильственный конец должен убивать всякую радость жизни!.. Какой смысл!

- И это слыхано, - с насмешкой перебил Иванов, тоже внезапно озлобляясь. - Все вы думаете, что только вы...

- Какой смысл? - задумчиво переспросил Петр Ильич.

- Да никакого! - с тем же непонятным озлоблением закричал Иванов.

- Нет, это невозможно, - возразил Юрий, - уж слишком все вокруг мудро и...

- А по-моему, ничего хорошего нет, - отозвался Санин.

- Что вы говорите... А природа?

- Что ж природа, - слабо улыбаясь, махнул рукой Санин. - Ведь это так только принято говорить, что природа совершенна... А по правде говоря, она так же плоха, как и человек: каждый из нас, даже без особого напряжения фантазии, может представить себе мир во сто раз лучше того, что есть... Почему не быть бы вечному теплу, свету и сплошному саду, вечно зеленому и радостному?.. А смысл? - Смысл, конечно, есть... его не может не быть просто потому, что цель определяет ход вещей, без цели может быть только хаос. Но эта цель лежит вне нашей жизни, в основах всего мира... Это понятно... Мы не можем быть ее началом, а следовательно, не можем быть и концом. Наша роль чисто вспомогательная и, очевидно, пассивная. Тем фактом, что мы живем, исполняется наше назначение... Наша жизнь нужна, а следовательно, и смерть нужна...

- Кому?..

- А я почем знаю! - засмеялся Санин, - да и какое мне дело!.. моя жизнь - это мои ощущения приятного и неприятного, а что за пределами - черт с ним!.. Какую бы мы гипотезу ни выработали, она остается только гипотезой, и на основании ее строить свою жизнь было бы глупо. Кому нужно, тот пусть об этом и беспокоится, а я буду жить.

- Выпьем по сему случаю! - предложил Иванов.

- А в Бога вы верите? - спросил Петр Ильич, поворачивая к Санину помутневшие глаза, - теперь никто не верит... не верят даже в то, что можно верить...

- Я в Бога верю, - опять засмеялся Санин, - вера в Бога осталась во мне с детства, и я не вижу никакой необходимости ни бороться с нею, ни укреплять ее. Это выгоднее всего: если Бог есть, я принесу ему искреннюю веру, а если его нет, то мне же лучше...

- Нет, - качнул головой Санин, и лицо его сложилось в равнодушную веселую улыбку, - я не на этом основании строю свою жизнь.

- А на каком же? - устало спросил Юрий.

"А-а-а... не надо больше пить..."-- тоскливо подумал он, проводя рукой по холодно-потному лбу.

Может быть, Санин что-нибудь ответил, может быть, нет, но Юрий не слыхал: у него закружилась голова и на секунду стало дурно.

--... я верю, что есть Бог, но вера существует во мне сама по себе, - говорил дальше Санин, - Он есть или нет, но я его не знаю и не знаю, что ему от меня нужно... Да и как я мог бы это знать при самой горячей вере!.. Бог есть Бог, а не человек, и никакой человеческой мерки к нему приложить нельзя. В его творчестве, которое мы видим, есть все: и зло, и добро, и жизнь, и смерть, и красота, и безобразие... все... а так как при этом исчезает всякая определенность, всякий смысл, и обнаруживается хаос, то, следовательно, его смысл не человеческий смысл, а его добро и зло - не человеческие добро и зло... Наше определение Бога всегда будет идолопоклонничеством, и всегда мы будем оделять своего фетиша физиономией и одеждами применительно к местным климатическим условиям... Нелепость!

- Так-с! - крякнул Иванов. - Правильно!

- Для чего же тогда и жить? - спросил Юрий, с отвращением отодвигая свою рюмку.

- А для чего же и умирать?

- Я знаю одно, - ответил Санин, - я живу и хочу, чтобы жизнь не была для меня мучением... Для этого надо прежде всего удовлетворять свои естественные желания... Желание это - все: когда в человеке умирают желания - умирает и его жизнь, а когда он убивает желания - убивает себя!

- Но желания могут быть злыми.

- Может быть.

- Тогда как?..

- Так же, - ласково ответил Станин и посмотрел в лицо Юрию светлыми немигающими глазами.

Несколько минут было тихо и отчетливо слышалось как одиноко и отчаянно билась с налету о стекло окна ночная бабочка Петр Ильич грустно покачивал головой, опустив пьяное лицо к залитой грязной газете. Санин все улыбался.

Юрия и раздражала, и привлекала эта постоянная улыбка.

"Какие у него прозрачные глаза!" - бессознательно подумал он.

Санин вдруг встал, отворил окно и выпустил бабочку. Как взмах большого мягкого крыла удивительно приятно и легко прошла по комнате волна чистого прохладною воздуха.

- Нет, - покачал головой Юрий, - я не буду больше пить.

- П-почему?

От водки и жары у Юрия уже болела голова и хотелось на воздух.

- Куда?.. выпьем еще!..

- Нет, право, мне нужно... - рассеянно отвечал Юрий, отыскивая фуражку.

- Ну, до свиданья!

Когда Юрий уже затворял двери, то слышал, как Санин, возражая Петру Ильич), говорил:

Юрий затворил дверь, и сразу стало тихо.

Луна стояла уже высоко, лакая и светлая. На Юрия пахнуло влажным от росы прохладным воздухом. Все было соткано из лунного света, красиво и задумчиво. Юрию, когда он шел один по ровным от лунного света улицам, было странно и трудно думать, что где-то есть молчаливая, черная комната, где на с голе желтый и недвижимый лежит мертвый Семенов.

Но почему-то он не мог вызвать опять те тяжелые и страшные мысли, которые еще так недавно подавляли всю его душу, заволакивая весь мир черным туманом. Ему было только тихо и грустно, и хотелось не отрываясь смотреть на далекую луну.

Проходя по пустой, при луне казавшейся широкой и странно гладкой площади, Юрий стал думать о Санине.

Ему было неприятно, что нашелся человек, которого он, Юрий, не мог определить сразу, и оттого хотелось определить непременно дурно.

"Фразер, с недобрым удовольствием подумал он, - когда-то рисовались отвращением к жизни, высшими непонятными запросами, а теперь рисуются животностью..."

И, бросив Санина. Юрий стал думать о себе, что вот он ничем не рисуется, а все в нем, и страдания и думы, особенное, ни на кою не похожее. Это было приятно, но чего-то не хватало, и Юрии стал вспоминать покойного Семенова.

Он грустно подумал, что никогда больше не увидит больного студента, и Семенов, которою он никогда особенно не любил, стал ему близок и дорог до слез. Юрий представил себе студента лежащим в могиле с прогнившим лицом, с телом, наполненным червями, медленно и омерзительно копошащимися в разлагающемся месиве, под позеленевшим сырым и жирным мундиром. И весь вздрогнул от отвращения. Юрий вспомнил слова покойного:

"А ведь это все люди! - с ужасом подумал Юрий, пристально глядя на дорожную жирную пыль. Я иду и топчу мозги, сердца, глаза... ох!"

Он почувствовал какую-то противную слабость под коленями.

"Умру и я... умру и по мне так же будут ходить и думать то же, что я думаю теперь... Да, надо, пока еще не поздно, жить и жить!.. Хорошо жить, так жить, чтобы не пропадал даром ни один момент моей жизни... А как это сделать?"

На площади было пусто и светло, а над всем городом стояла чуткая и загадочная лунная тишина.

- Скучно, грустно, страшно! - громко проговорил он, точно жалуясь, но сам испугался своего голоса и оглянулся, не слышал ли кто.

"Я пьян..." - подумал он.

Ночь была светлая и молчаливая.