Санин
Глава ХХХIII

ХХХIII

Так скоро, как все узнается в маленьком городке, все узнали, что два человека в один и тот же вечер лишили себя жизни.

Юрию Сварожичу об этом сообщил Иванов, придя к нему днем, когда Юрий только что вернулся с урока и сел рисовать портрет Ляли. Она позировала в легкой светлой кофточке, с голой шейкой и просвечивающими розовыми руками. Солнце светило в комнату, золотыми искорками зажигало вокруг головки Ляли пушистые волосы, и она была такой молоденькой, чистенькой и веселой, точно золотая птичка.

- Здравствуйте, - сказал Иванов, входя и бросая шляпу на стул.

- А... Ну, что нового скажете? - спросил Юрий, приветливо улыбаясь.

Он был настроен довольно и радостно, и оттого, что, наконец, нашел урок и чувствовал себя уже не на шее у отца, а на собственных ногах, и от солнца, и от близости счастливой, хорошенькой Ляли.

- Много, - сказал Иванов с неопределенным выражением в серых глазах, - один удавился, другой застрелился, а третьего черти взяли, чтоб не волочился!

- То есть? - удивился Юрий.

- - Третьего я уж от себя, для вящего эффекта, прибавил, а два точно... Сегодня ночью застрелился Зарудин, а сейчас, говорят, Соловейчик повесился... вот!

- Да не может быть! - вскрикнула Ляля, вскакивая, вся белая, розовая и золотая, с испуганными, но сияющими от любопытства глазами.

Юрий с удивлением и испугом поспешно положил палитру и подошел к Иванову.

- Вы не шутите?

- Какие уж тут шутки! - махнул рукой Иванов. Как и всегда, он старался придать себе философски-равнодушный вид, но заметно было, что ему и жутко, и неприятно.

- Отчего же он застрелился? Оттого, что его Санин ударил? А Санин знает? - наивно цепляясь за Иванова, захлебываясь, спрашивала Ляля.

- Очевидно, так... Санин знает еще с вечера, - отвечал Иванов.

- Что же он? - невольно спросил Юрий.

Иванов пожал плечами. Ему уже не раз приходилось спорить с Юрием о Санине, и он уже заранее раздражался.

- Ничего... А ему-то что же? - с грубой досадой возразил он.

- Все-таки он причиной! - заметила Ляля, делая значительное лицо.

- Ну так что же из того!.. Вольно ж тому дураку было лезть. Санин тут не виноват. Все это очень прискорбно, но всецело должно быть отнесено к глупости самого Зарудина.

- И то, что он жил в такой дурацкой среде, и то, что подчинился ей, свидетельствует только о том, что он и сам дурак! - пожал плечами Иванов.

Юрий помолчал, машинально потирая пальцы. Ему было как-то неприятно говорить так об умершем, хотя он и не знал почему.

- Ну хорошо... Зарудин - это понятно, а Соловейчик... вот никогда не думала! - высоко поднимая брови, нерешительно заговорила Ляля. - Почему же он?

- А Бог его знает, - сказал Иванов, - он всегда был какой-то блаженный.

В это время разом приехал Рязанцев и пришла Карсавина. Они встретились у ворот, и еще на крыльце был слышен высокий, недоумевающе-вопросительный голос Карсавиной и веселый, игриво-шутливый голос Рязанцева, каким он всегда говорил с красивыми молодыми женщинами.

- Анатолий Павлович "оттуда", - с выражением тревожного интереса сказали Карсавина, первая входя в комнату.

Рязанцев вошел, смеясь, как всегда, и еще на ходу закуривая папиросу.

- Ну и дела! - сказал он, наполняя всю комнату голосом, здоровьем и самоуверенным весельем. - Этак у нас в городе скоро и молодежи не останется!

Карсавина молча села, и ее красивое лицо было расстроенно и недоуменно.

- Ну, повествуйте, - сказал Иванов.

- Да что, - подымая брови, как Ляля, и все смеясь, но уже не так весело, заговорил Рязанцев. - Только что вышел вчера из клуба, вдруг бежит солдат... Их высокородие, говорит, застрелились... Я на извозчика и туда... Приезжаю, а там уж чуть не весь полк... лежит на кровати, китель нараспашку...

- А куда он стрелял? - любопытно повиснула у него на руке Ляля.

- В висок... пуля пробила череп, вот тут... и ударилась в потолок...

- Из браунинга? - почему-то спросил Юрий. - Из браунинга... Скверная картина. Мозгом и кровью даже стена забрызгана, а у него еще и лицо все изуродовано... да!.. А это ужас, как он его хватил!.. И опять, засмеявшись, Рязанцев пожал плечами.

- Крепкий мужчина!

- Ничего, парень здоровый! - почему-то самодовольно кивнул головой Иванов.

- Безобразие! - брезгливо сморщился Юрий.

Карсавина робко посмотрела на него.

- Но ведь он, по-моему, не виноват, - заметила она, не ждать же ему было...

- Да... - неопределенно поморщился Рязанцев, - но и так бить!.. Ведь предлагали же ему дуэль...

- Удивительно! - возмущенно пожал плечами Иванов.

- Конечно, - быстро поддержала Карсавина. Юрию показалось, что она рада возможности оправдать Санина, и ему стало неприятно.

- Но все-таки и так... не зная что, унижающее Санина, придумать, возразил он.

- Зверство, как хотите! - подсказал Рязанцев.

Юрий подумал, что сам-то Рязанцев недалеко ушел от сытого животного, но промолчал и был даже рад, что Рязанцев стал спорить с Карсавиной, резко осуждая Санина.

Карсавина, поймав на лице Юрия неприятное выражение, замолчала, хотя ей в глубине души нравилась сила и решительность Санина и казалось совсем неправильным то, что говорил Рязанцев о культурности. И так же, как Юрий, она подумала, что не Рязанцеву говорить об этом.

Но Иванов рассердился и стал спорить.

- Подумаешь! Высокая степень культурности: отстрелить человеку нос или засадить в брюхо железную палку!

- А лучше кулаком по лицу бить?

- Да уж, по-моему, лучше! Кулак что! От кулака какой вред! Выскочит шишка, а опосля и ничего... От кулака человеку никоторого несчастья!..

- Не в том же дело!

- А в чем? - презрительно скривил плоские губы Иванов. - По-моему, драться вообще не следует... зачем безобразие чинить! Но уж ежели драться, так по крайности без особого человековредительства!.. Ясное дело!..

- Он ему чуть глаз не выбил! - с иронией вставил Рязанцев. - Хорошо "без членовредительства"!

- Глаз, конечно... Ежели глаз выбить, то от этого человеку вред, но все-таки глаз супротив кишки не выстоит никак! Тут хоть без смертоубийства!..

- Однако Зарудин-то погиб!

- Ну, так это уж его воля!

Юрий нерешительно крутил бородку.

- Я, в сущности, прямо скажу, - заговорил он, и ему стало приятно, что он скажет совершенно искренно, - для меня лично это вопрос нерешенный... и я не знаю, как сам поступил бы на месте Санина. Драться на дуэли, конечно, глупо, но и драться кулаками не очень-то красиво!

- Но что же делать тому, кого вынудят на это? - спросила Карсавина.

Юрий печально пожал плечами.

- Нет, кого жаль, так это Соловейчика, - помолчав, заметил Рязанцев, но самодовольно-веселое лицо его не соответствовало словам.

Одновременно и у Карсавиной, и у Юрия в ушах послышался тонкий голос: "Султан, ту-бо!.."

- И оставил, понимаете, записку, - продолжал Разянцев, не удерживая веселого блеска в глазах. - Я ее даже списал... человеческий документ ведь, а?

Он достал из бокового кармана записную книжку.

"Зачем я буду жить, когда сам не знаю, как надо жить. Такие люди, как я, не могут принести людям счастья", - прочел Рязанцев и совершенно неожиданно неловко замолчал.

В комнате стало тихо, точно мимо прошла чья-то бледная и печальная тень. Глаза Карсавиной налились крупными слезами, Ляля плаксиво покраснела, а Юрий, болезненно усмехнувшись, отошел к окну.

- Только и всего, - машинально прибавил Рязанцев.

- Чего же еще "больше"? - вздрогнувшими губами возразила Карсавина.

Иванов встал и, доставая со стола спички, пробормотал:

- Как вам не стыдно! - возмущенно вспыхнула Карсавина.

Юрий брезгливо посмотрел на его длинные прямые волосы и отвернулся.

- Да... Вот вам и Соловейчик, - опять с веселым блеском в глазах развел руками Рязанцев. - Я думал, так - дрянь одна, с позволения сказать, жиденок, и больше ничего! А он на! Прямо не от мира сего оказался... Нет выше любви, как кто душу свою положит за други свои!

- Ну, он положил не за други!.. возразил Иванов.

"И чего ломается... тоже! А сам - животное!" - подумал он, с ненавистью и презрением покосившись на сытое гладкое лицо Рязанцева и почему-то на его жилетку, обтянувшуюся складочками на плотном животе.

- Это все равно... Порыв чувствуется...

- Далеко не все равно! - упрямо возразил Иванов, и глаза у него стали злыми. - Слякоть, и больше ничего!..

Какая-то странная ненависть его к Соловейчику неприятно подействовала на всех. Карсавина встала и, прощаясь, интимно, как бы влюбленно доверяясь, шепнула Юрию:

- Я уйду... он мне просто противен!..

За Карсавиной ушли Ляля и Рязанцев. Иванов задумался, молча выкурил папиросу, злыми глазами поглядел в угол и тоже ушел.

Идя по улице и по привычке размахивая руками, он думал раздраженно и злобно.

"Это дурачье воображает, конечно, что я не понимаю того, что они понимают! Удивительно!.. Знаю я, что они чувствуют, лучше их самих! Знаю, что нет больше любви, когда человек жертвует жизнью за ближнего, но повеситься оттого, что не пригодился людям, это уж... ерунда!"

И Иванов, припоминая бесконечный ряд прочитанных им книг и Евангелие прежде всего, стал искать в них тот смысл, который объяснял бы ему поступок Соловейчика так, как ему хотелось. И книги, как будто послушно разворачиваясь на тех страницах, которые были ему нужны, мертвым языком говорили то, что ему было надо. Мысль его работала напряженно и так сплелась с книжными мыслями, что он уже сам не замечал, где думает он сам, а где вспоминает читанное.