Заметки о русской беллетристике
Есть писатели-затворники. Они гордо, пусть даже просто самонадеянно - что-жъ изъ этого?-- замкнулись въ своихъ кельяхъ, чтобы молиться своимъ иконамъ, а на жизнь смотреть лишь черезъ сбои стекла, они ничего не ищутъ сами, эти одинокiя души; они только ждутъ, чтобы отразить пришедшее - и то не все, а лишь некоторое, избранное, - въ своемъ самоцветномъ я.
Есть писатели - фотографы-моменталисты. Эти ничего не отражаютъ. Ихъ credo - степень чувствительности объектива, а тамъ - не все ли равно кого и что, воспользовавшись минутнымъ солнцемъ, удалось имъ защелкнуть своимъ быстрымъ и неразборчивымъ кодакомъ: уличную-ли драку, отправленiе-ли войскъ на Дальнiй Востокъ, влюбленную-ли пару на скамейке сквера, или, наконецъ, просто толстаго господина съ поднятой для шага ногой. Что же, и они имеютъ свое место, а вещи ихъ могутъ быть иногда даже интересны, по крайней мере для любителей фотографiи...
береговъ. Но есть и особый родъ писателей: это ужъ на какомъ-то острове, что-ли... Имъ некуда идти, но зато они должны волноваться, потому что когда-то давно, кто-то большой и строгiй неосторожно сказалъ имъ, что писатель, да еще русскiй, обязанъ волноваться и возмущаться. И вотъ, время отъ времени, кто-нибудь изъ нихъ сочтетъ своей обязанностью, среди прочаго, - по чеховскому выраженiю - "нарочно сочинить стихи про дурного городового". Они давно отделились, давно уже все решили и давно уже все сказали. И все-таки, право, я люблю этихъ милыхъ, этихъ честныхъ и скучныхъ островитянъ, и когда въ длинный октябрьскiй вечеръ я разрезалъ "Этюды" М. Арцыбашева, новую книгу его разсказовъ, мне было весело предчувствовать, что сейчасъ пойдетъ "вся волнуясь на ходу", молодая и красивая женщина, а потомъ - въ другомъ разсказе - "белое кружево капота" будетъ обнажать ея "полные розовые локти". Ведь это-же та самая, которую и раньше Арцыбашевъ столько разъ заставлялъ волноваться на ходу и обнажать полные розовые локти передъ демоническими взглядами царево-кокшайскаго сверхъ-человека и разныхъ другихъ знатоковъ... А когда я дошелъ до разсказа ("Мужикъ и баринъ", то уже заранее зналъ, что если мужикъ будетъ худой и "похожiй на комъ грязи", то, логически, баринъ долженъ быть толстый, "въ чистой чесучовой паре" и непременно съ дворянской фуражкой на голове,.. что мужикъ будетъ становиться на колени, а баринъ гордо пить чай, купаться и читать газету... что голоднаго мужика выгонятъ, а сытаго барина убьютъ... Разве все это не строго логично? Я наверное зналъ, что въ объятiяхъ кого-нибудь изъ героевъ "Этюдовъ" будетъ трепетать чье-нибудь "теплое тело" - и, действительно, оно затрепетало на стр. 157, въ объятiяхъ карательнаго драгунскаго офицера, а потомъ, уже въ другомъ разсказе, офицеръ, махая белой перчаткой, будетъ сечь и казнить невинныхъ людей. "Съ техъ поръ, какъ у проститутки Сашки провалился носъ, и ея когда-то красивое и задорное лицо стало похоже на гнилой черепъ" - смакуетъ Арцыбашевъ (начало разсказа "Счастье") ..."чтото хрустнуло, какъ разрубаемое мясо, что-то противно хлюпнуло и брызнуло на стену" ("Мужикъ и баринъ") - сдавленно шепчетъ онъ, делая страшные глаза... а мне, право, не страшно, даже, пожалуй, хочется улыбнуться: кажется, я уже где-то читалъ такое начало, про Сашку, едва-ли не въ чьей-то пародiи. И не страшно мне не потому, чтобы я былъ не чувствителенъ къ хаотическому кошмару современности, а потому, что здесь, у Арцыбашева все эти насилiя, убiйства, разстрелы, надругательства надъ раздетыми на морозе проститутками - все это прiобретаетъ видъ чего-то ненастоящаго, какого-то "нарочно", и вместо правдиваго ужаса жизни я отлично вижу просто ручного и безвреднаго арцыбашевскаго "буку". А ведь въ начале своего пути Арцыбашевъ написалъ "Смерть Ланде", написалъ "Ужасъ", отъ котораго действительно иногда становилось холодно...
"Земнaя" открываетъ собой беллетристическiй отделъ альманаха "Смерть". И опять мы читаеамъ и про стараго больного мужика, и про старую измученную землю, и про то, какъ верилъ старый и больной мужикъ въ старую и измученную землю. И можно съ полной уверенностью сказать, что въ какой-бы альманахъ ни пришли муйжелевскiе герои, всюду они обречены вздыхать теми же скорбными вздохами и верить въ измученную землю. Мужичья смерть... легко-ли?... а мужичья смерть у Толстого?
"Смерть", то не лишнее будетъ сказать и о некоторыхъ другихъ авторахъ его беллетристическаго отдела.
Беллетристика альманаха, несмотря на кажущуюся объединенность темой, вообще очень случайна, местами безсильна, хотя и притязательна, местами просто и откровенно скучна. Лучшая вещь - это "Западня" Георгiя Чулкова, разсказъ о сходящемъ съ ума человеке, который въ свое время взялъ съ жены слово застрелитъ его въ ту минуту, когда болезнь станетъ несомненной, и приготовившаго уже заранее записку самоубiйцы. Здесь собственно нетъ грубаго факта смерти. Чуткiй авторъ съ большимъ мастерствомъ оборвалъ нить разсказа въ самый моментъ поднятiя рокового курка и не сказалъ намъ, будетъ ли поднятъ уроненный револьверъ,-- но отъ этихъ сдержанныхъ и сильныхъ страницъ действительно веетъ неподдельной тоской смерти, тоской осужденности и отчаянiемъ обреченiя.
"Спецiалисты", т. е. могильщикъ и гробовщикъ, пьянствующiе на кладбище, да еще запомнятся, пожалуй, некоторыя отдельныя страницы В. Козлова ("Лицо смерти") Зато уже въ описанiи титаническихъ "Стрaдaнiй" Н. Архипова, несмотря на то, что Смерть съ большой буквы склоняется во всехъ падежахъ, нетъ, кажется, ничего, кроме ходульнаго пафоса короткихъ строкъ, восклицательныхъ знаковъ и многоточiй. Остроумнее всехъ поступилъ, пожалуй, Вл. Ленскiй ("Марiя"). Онъ, по крайней мере, спокойно обезпечилъ себя интересной темой, взялъ ее почти целикомъ у Роденбаха (см. "Мертвый Брюгге") - человекъ, потерявшiй горячо любимую жену, сближается съ внешне похожей на нее проституткой и въ угаре бредовыхъ иллюзiй хочетъ вернуть утраченное. Вместе съ темъ Вл. Ленскiй взялъ ужъ заодно и некоторыя характерныя детали трактовки: напр., переодеванiе новой женщины въ платье покойной...
"Отъ смерти къ жизни", Евгенiй Лyндбергъ. Это имя еще не примелькалось намъ ни въ журналахъ, ни въ альманахахъ, но за то въ 09 г. Е. Л. выпустилъ въ светъ целыхъ две книги: "Мои Скитанiя" и "Разсказы". Этотъ - любитъ жизнь, и "Скитанiя" - очень характерная для него книга. "Мне вздумалось пойти изъ Крыма домой, въ Петербургъ...... И какъ хорошо было идти!" И вотъ, въ пыльныхъ деревняхъ, подъ старыми березами Екатерининскихъ шляховъ, на сене случайныхъ ночлеговъ - онъ жадно и торопливо закоситъ въ записную книжку встречи и песни своихъ капризныхъ скитанiй. У него нетъ, да и не можетъ быть, съ собой плана. Петербургъ? Да, Петербургъ. Но ведь онъ еще далеко, а пока - широкое и горячее, звенящее ласточками небо и прелесть неведомыхъ дорогъ... И действительно, въ "Моихъ скитанiяхъ" есть немало милыхъ и поэтическихъ страницъ. Но ведь все-таки это записная книжка, и только записная книжка, и зарисовывалось въ ней только то, что могъ уместить на ея маленькихъ листкахъ маленькiй дорожный карандашъ, а когда Лундбергъ съ этой-же книжечкой и этимъ-же карандашемъ подошелъ къ разсказамъ, то оказалось, что этого мало, что ему или нечего сказать, или хочется сказать больше, чемъ онъ можетъ. Одне "Старухи" останавливаютъ вниманiе въ книге его разсказовъ.
"Нов. Ж. для всехъ" гр. Алекс. Н. Толстой выступилъ съ довольно большимъ разсказомъ "Архипъ"; разсказъ интересно задуманъ и своезвученъ. У графа А. H. Толстого есть и свои слова и свои краски. Въ разсказе чувствуются эти "степныя дали, неезженныя дороги и забытые курганы", въ тишине которыхъ разыгрывается темная драма трехъ сплетенныхъ жизнью людей - конокрада, его отца-кучера и помещика.
сцена убiйства - хотя въ общемъ "Архипъ" все-таки несколько растянутъ.
"Аполлонъ", No 2, 1909