I.
Михаил Арцыбашев был не только знаменитым писателем. В последние годы, проведенные им в Варшаве, он стал пророком для своего народа. Как израильские пророки в изгнании, "на реках Вавилонских", как пророк Иеремия, котораго поставил Господь "искоренять и разрушать, губить и разорять, строить и насаждать", будил он совесть, укреплял сердца, призывал к неумолимой и святой борьбе и клеймил ленивых и малодушных. Силой слова никто не превзошел его. "Могила Арцыбашева - сказал один из его друзей - стала святыней русской эмиграции и алтарем, на котором она приносит клятву продолжать борьбу. Этим и могила Арцыбашева страшна для большевиков...".
"Я, русский писатель - так начал Арцыбашев в 1923 году свой первый фельетон в "За Свободу!" - любящий свою родину искренно и просто, как любят родную мать...". Он не покинул этой своей матери до свалившагося на нее несчастья: "Я полагал, что долг русскаго писателя быть со своей родиной в годину тяжких бедствий, дабы в свое время выступить свидетелем не ложным". И разстался он с Россией только тогда, когда ослабел кровавый шквал и "наступила серенькая осень постепеннаго отмирания большевизма".
В течение пяти лет жизни под властью большевиков он ни разу не склонился перед ними: "Я ни единой минуты не служил большевикам; за все пять лет не получал от них никакого пайка, кроме той осьмушки хлеба, которую выдавали по карточке третьей категории всем и каждому; я не домогался охранных грамот и потому потерял все, что мог потерять; я не подчинялся советским декретам, поскольку они относились ко мне лично, и до самаго конца пребывал в положении злостнаго дезертира, как военнаго, так и трудового; я не участвовал ни в каких "культурных" учреждениях политпросвета и не дал ни единой строчки ни в какую "Красную Ниву"; на оффициальное предложение большевицкаго "Госиздата" я ответил письменно, что до тех пор, пока нет в России свободы слова я им не писатель! Мне приходилось зарабатывать на хлеб собственными руками, но эти руки ни разу не протянулись к большевикам, и, да простят мне грубость, я предпочитал чистить ватер-клозеты, в буквальном смысле этого слова, чем работать с большевиками, хотя бы и на предмет сохранения величайших культурных ценностей!".
Закаленный страданиями и претворившийся в неустрашимаго борца он приехал в Польшу. "Оторванные от родной почвы, скитающиеся по чужим землям, нищие и безприютные, потерявшые все, что могли потерять, мы должны сохранить последнее сокровище - святую ненависть к палачам нашей родины".
Увидев в течение самых страшных лет революции в России, как вымирала и вымерла целая четверть населения от голода или в застенках чрезвычайки, как оставшиеся были доведены до людоедства, как истребляли, изгоняли и голодом, тюрьмой и всяческим другим удушением заставляли интеллигенцию продаваться угнетателям России, присмотревшись к тому, как разсчитано и систематически развращалась русская молодеж, как ее иоспитывали в безстыдстве и разврате, Арцыбашев пришел к заключению, что большевизм - это гнусный заговор против русскаго народа с целью убиения в нем души и человеческих чувств и решил отдать все свои силы на борьбу с этим злом.
"Я знаю, - писал он - что все на свете имеет свой предел, только подлость человеческая безпредельна, но, все-таки с ужасом и омерзением смотрю на тех, кто сам был унижен и растоптан, как скот, кто сам потерял близких и друзей, кто видел поруганным все, чему поклонялся, кто потерял родину и жизнь, кто видел всю эту кровь, грязь и мерзость, которыми большевики затопили всю русскую землю, и кто ныне призывает жертву примириться со своим палачем. Им нет названия на человеческом языке.
Нет и не может быть никакого примирения с убийцами, грабителями, палачами, духовными растлителями многих поколений... И, если Россия не может быть спасена иным путем, как через примерение с большевиками, то и не заслуживает она спасения, пусть гибнет этот духовно растленный народ и да будет это место пусто!".
А Европа? Европа "знает, что такое большевики так же твердо, как и я..." "... нет такого дурака на свете, который не понимал бы..., что советское правительство ни что иное, как банда изуверов и преступников...". Так что же сказать о тех "премьерах и президентах, о тех королях, которые любезно пожимают своими белыми перчатками окровавленныя лапы грабителей и убийц...". Что же сказать и как осудить тех "представителей культурных народов, которые устраивают пышные банкеты для современных людоедов... для тех, кому было-бы уместно подавать на этих банкетах только кровавые бифштексы из человеческаго мяса...".
Молодой Конради, сын владельца известный в Петербурге фабрики шоколада, застрелил советскаго посланника в Швейцарии, Воровскаго. Это был акт мести, ответ на убийство большевиками его родителей. Предстоял суд над Конради в Женеве "... я беллетрист, а потому имею право фантазировать, сколько моей душе угодно. И вот, что представляется мне..."
Маленькое местечко среди голубых озер счастливой Швейцарии, здание суда, светлая, белая, чистая зала.
Она переполнена уже публикой и репортерами с'ехавшимися со всех частей света. Входят присяжные заседатели; все это положительные люди, купцы, часовых дел мастера, ремесленники, в черных сюртуках и крахмальных сорочках; лица серьезные, проникнутые сознанием важности минуты.
После них вошли и засели за столом судьи; встает председатель суда и торжественно приказывает ввести подсудимого. Подсудимый этот ничем не отличается от всех нас; ни он сам и никто из знавших его ранее никогда не мог подумать, что он будет посажен на скамью подсудимых, как преступник, как убийца.
"Пригласите свидетелей" - снова раздается голос председателя. Открывается дверь, но никто не входит. В зал суда вливается только холодная струя гнилого воздуха; струя эта обращается в густой туман; все задыхаются - публика, присяжные заседатели; судьи; невыносимая, мерзкая вонь трупнаго разложения. Только председатель еще владеет собой и во второй раз приказывает - "пригласите свидетелей".
Взрослые мужчины с окрававленными головами и следами страшных истязаний на теле; призраки изможденных женщин с печатью неизбывной скорби и позора на лицах; жалкие скелетики детей с раздутыми животами,... за ними ползут по земле... полус'еденныя человеческия тела, оставляющия на паркете следы гноя и крови.
А что за двое стариков, которые выделились из толпы и указывают на свои раны? Не отец ли и мать это подсудимого? Он задрожал при их виде... Странно и дико звучат голоса, как вопли осенняго ветра, воющаго в безбрежных русских равнинах: "Правосудия! правосудия!..." Панический ужас охватил всех и убегают из зала репортеры всех газет мира, и присяжные заседатели, и судьи, и, наконец, убегает и сам председатель суда; суд не состоялся...
Не сосостоялся в фантазии писателя, но состоялся в действительности. Конради был оправдан. Оправдание это, как правильно сказал Арцыбашев было пощечиной написанной не только большевизму, но и всей этой цивилизованной, христианской Европе, изыскивающей идеологическаго оправдания для большевицких преступлений и вступающей в дружественные беседы и договоры с творцами коммунистическаго рая, в котором "людоедство стало бытовым явлением, в котором людей кормили падалью и эскрементами, а в чекистских подвалах становилось трудно ходить палачам и "судьям", ибо подошвы прилипали к месту из свернувшейся крови и раздавленных человеческих мозгов..."
"Великий нравственный закон - закончил Арцыбашев свои размышления над процессом Конради - над которым так долго и упорно, с кровью и слезами, трудилось человечество, забыт. Над ним смеются, его считают буржуазным предразсудком, сантиментальной романтикой...". "О, если бы голос мой" "звучал, как колокол на башне вечевой", если бы я мог кричать так громко, чтобы даже мертвыя души пробудились!"
здесь, у нас, в пределах Польши, есть русские не эмигранты, духовно об'единенные, конечно, с первыми, русские, которые здесь родились или приобрели право польскаго гражданства.
И вот, пред нами встает чрезвычайно важный для нас вопрос - русский вопрос.
II.
Русские, наши сограждане, не скрывают того, что им неуютно среди нас, что они не чувствуют почвы под ногами; им кажется - цитирую слова одного из них, - что бурное русское море выбросило их на мало приветные польские берега, где на них смотрят недоброжелательно, считая их ответственными за все, что претерпела Польша от царской России. Они, принадлежавшие к господствовавшему и уверенному в прочности этого господства народу, стали группой потерпевших крушение, не находящих опоры, людей, можно сказать, без завтрашняго дня, вынужденных разсчитывать только на свои собственныя силы, которыя исчерпываются в борьбе с нуждой и под тяжестью чувства безнадежности.
Печально было положение их до вторжения большевиков в 1920 году; после этого вторжения положение их стало еще хуже. Как-бы то ни было польско-советская война была войной польско-русской...
"Русский - пишет талантливый переводчик Словацкаго на русский язык, Д. Бохан - это значит человек умирающий с голоду, у котораго нет работы, и который не может ее найти, ибо не знает государственнаго языка, не получающий помощи из фонда безработных, ибо он неподходящаго вероисповедания и неприличной "национальности". Неприлично, ведь, принадлежать к национальности, которую до сего времени не хотели признать существующей; русских нет - вот тезис всех, какие были, польских правительств. Неудивительно, что в создавшейся таким образом атмосфере не всякий русский имел смелость называть себя русским: в первые годы нашего университета, например, напуганные русские студенты, не смотря на то, что никакого внешняго давления на них не производилось, предпочитали записываться в университет, как белоруссы. В настоящее время дело обстоит иначе; кружок студентов русской национальности, который находится под моим попечением, насчитывает свыше 70-и членов.
"Русское народное об'единение, которое образовалось на с'езде во Львове в начале февраля текущаго года и которое поставило своей целью добиться у правительства признания русских национальным меньшинством, пользующимся равными правами с другими меньшинствами.
Как разовьется это Об'единение, какими путями оно пойдет, я не знаю, но не вижу оснований для каких нибудь опасений. Правда, на перых порах избрание местом с'езда Львова могло показаться вызовом и возбудить рефлекс недовольства. Но если не Львов, то для с'езда оставалось бы пожалуй только Вильно. В Вильне, однако, слишком свежа память о порядках царскаго правительства, и с'езд против воли его устроителей, приобрел бы только в глазах населения вид какой то враждебной панрусской демонстрации. Поэтому лучше, что избран был Львов, а не Вильно. Кроме того, я полагаю, что Львов был избран потому, что те "gente Rutheni", которые считают себя русскими, сохранили там традицию борьбы за национальныя права. Опытные в этом отношении они умудрены и организаторской практикой и, наконец, среди этих львовских русских - сознаюсь, что это определение трудно нам, привыкшим называть их млкалефилами, выдавить из себя - среди этих русских, повторяю или москалефилов имеется больше чем где бы то ни было, людей материально независимых, что тоже имело значение.
Русские племена распадаются, как известно, на три главныя группы: великоросов, малоросов и белоруссов. Первые создали могущественное всероссийское или русское царское государство; русский язык сделался государственным языком, и русская литература, под покровительством государства совершенно затмила своим блеском южнорусскую литературу и, подобно нашей литературе, стала впитывать в себя малорусский и белорусский элементы и обогащаться ими. Когда в позднейшее время пробудился русинско-украинский сепаратизм, то царское правительство стало подавлять это движение с безпощадной строгостью. Русский националист Сергей Шарапов в своих убеждениях очень крайний, но умный человек, осуждад эту политику, доказывая, что найлучшим оружием для борьбы как с украинским движением, так, тем более, с движением белорусским, было бы предоставление им полной свободы. Он доказывал, что вся их энергия поддерживается их сопротивлением оказываемому на них давлению; если же не оказывать на них этого давления, не стеснять их, то обе литературы исчезнут, не имея силы соперничать с русской литературой.
Я не знаю, что сказал бы Шарапов теперь, когда вырощенное еще до войны при польско-австрийских порядках в Восточной Галиции украинское движение стало могущественным и когда белорусское движение, равным образом, нельзя уже остановить. Этой силы не дооценили русские, с'ехавшиеся во Львове, и с их стороны было большой смелостью, граничащей с дерзостью, то, что они заняли прежнюю государственно-русскую империалистическую позицию "незыблемости принципа национальнаго и культурнаго единства всех русских племен". Это равнозначило об'явлению войны и украинцам и белоруссам.
Для того, чтобы выступить с таким принципом нужно чувствовать свою силу. "Нас полтора миллиона" - говорят они. Из этого числа, однако, смело можно исключить по крайней мере миллион несознательных крестьян, которых во всякое время может увлечь не останавливающаяся ни перед какими средствами белорусская агитация. Поэтому нет другого способа, как только перекричать агитаторов. И вот, уже создается какая то земледельческая группа, которая, оставаясь на реальной почве, провозглашает все же, как лозунг, большевицкое - "земля трудовому народу".
обратиться к мысли великаго писателя, великаго патриота и бойца, о том, что единственным спасением для русскаго народа является смертельная борьба с большевизмом, который придавил этот народ. Вне этогонет спасения для русскаго народа и если он не пойдет по этому пути, то "пусть гибнет - повторяю выше приведенныя слова Арцыбашева - этот духовно растленный народ и да будет это место пусто..."
Я не сомневаюсь, что войти в соглашение с Русским Национальным Об'единением, как элементом общестсвенно и политически умеренным и культурным, легко, легче, чем с каким либо другим национальным меньшинством. Поэтому мы выражаем ему сердечное пожелание, чтобы оно было признано меньшинством и чтобы были исполнены в границах возможности его постулаты особенно в области школьнаго дела.
Арцыбашев и русский вопрос в Польше. Статья Мариана Здеховского // За Свободу! 1927. № 86 (2118), 14 апреля.